Решение вопроса о трудностях перевода в психолингвистическом плане непосредственно связано с решением вопроса о взаимодействии языка, мышления и ориентации переводчика. Позиция исследователя в этом важном и сложном вопросе во многом определяет его понимание переводческого процесса и соответствующее решение переводческих трудностей. Так, если исследователь перевода считает, что мышление всех людей имеет универсальный, общечеловеческий характер, то он будет понимать переводческие трудности в одном плане. Если же он будет полагать, что в мышлении людей, пользующихся различными языками, имеются существенные различия, то в работах такого исследователя процесс перевода и проблема трудностей будут освещаться совершенно по-иному. Развивая далее этот тезис, можно утверждать, что суть вопроса упирается не просто во «взаимонепонимание сторон», а в решение проблемы познания мира, связанной с различием мировоззрений. По этому поводу А. В. Федоров в своем труде «Введение в теорию перевода» отмечает, что именно этим и объясняется ожесточенность происходящих споров по вопросам переводимости. К сожалению, А. В. Федоров не приводит достаточно веской аргументации, которая бы вскрыла всю несостоятельность теории «невозможности перевода» (В последнем издании своей книги А. В. Федоров посвящает этому вопросу целый раздел: «Уточнение вопроса о переводимости и принцип полноценного (адекватного) перевода», см. «Основы общей теории перевода», е..144--154.)

  Условно говоря, нигилистов, отрицающих возможность адекватного перевода, можно разделить на две группы. К первой группе относятся нигилисты из числа «традиционалистов», которые видят в самом акте перевода не более не менее как предательство по отношению к «духу языка». («Traduttori -- traditori!» «переводчики--предатели» -- гласит классическое изречение этой школы.) Исследователь Пауль Гюнтер (Р. F. G e u n t h e г. Faithful Ugliness or Faithless Beauty: the Translator's Problem. In: "The German Quarterly" XXXV, Nov., 1962, p. 504) цитирует следующие слова одного немецкого переводчика, который долгое время переводил Гомера, а затем, разочаровавшись в своей работе, пришел к такому неутешительному выводу: ,,Lieber Leser, lerne Griechisch und werf meine Obersetzung ins Feuer!" («Дорогой читатель, выучи греческий язык, а мой перевод предай огню»). Что и говорить -- оригинальное решение! В прошлом, когда наука о языке и речи была еще только в стадии становления, «ниспровергать» перевод было гораздо легче. Высказанный в свое время В. Гумбольдтом тезис о том, что язык народа есть его дух и его дух есть его язык, впоследствии послужил ему основанием для другого вывода, а именно, что весь перевод представляет собой попытку достичь невозможного. Наряду с В. Гумбольдтом, как известно, такой же точки зрения на перевод придерживались и другие немецкие философы -- Г. В. Лейбниц. А. Шлегель. К отрицанию возможности преодолеть трудности перевода В. Гумбольдт и его сторонники пришли, по-видимому, потому» что они, в конечном счете, в своеобразии каждого языка видели как бы непроницаемую стену.

  Вторая группа теоретиков-нигилистов в области перевода представлена теми логиками и языковедами, которые пытаются обосновать свою точку зрения с помощью философских воззрений. К такой категории исследователей-теоретиков следует отнести У. Квайна (Cм. W. Q u i n е. Word and Object. N. Y. and Ldn., 1960) и Б. Уорфа (См. Benjamin L. W h о г f. Language, Thought and Reality. Selected Writings of B. L. Whorf. Cambridge and N. Y., 1956.). Концепции обоих авторов, в конечном счете, сводятся к попытке доказать, что полноценный перевод с одного языка на другой якобы вообще невозможен ввиду расхождения выразительных средств разных языков. Эту идею У. Квайн подкрепляет своей гипотезой о допустимости в ряде особо трудных случаев нескольких истолкований оригинала. Отсюда и его вывод о неопределенности процесса коммуникации вообще и, следовательно, о неопределенности перевода, поскольку переводчик, выступая в качестве истолкователя смыслового содержания оригинала, из-за этой неясности всегда будет по-разному толковать и, стало быть, переводить текст.

  О неубедительности такой позиции говорит научно обоснованная критика в адрес подобных теорий. Лишь в последнее время появился ряд докторских диссертаций, посвященных развенчиванию теории нигилизма в переводе, не говоря уже о многочисленных научных статьях и монографиях по этому вопросу. Говард Дармштадтер в своей докторской диссертации (См. H. Darmstadter W. V. 0. Quine on Translation. Doct. diss. Princeton Univ., 1967.) с помощью научных лингвистических, психологических и логических доводов доказывает ложность тезисов У. Квайна. Не будем здесь повторять критические доводы и логико-математические выкладки Г. Дармштадтера. Сошлемся лишь на основные тезисы У. Квайна, в которых, как указывает Г. Дармштадтер, У. Квайн пытается доказывать невозможное. Согласно точке зрения У. Квайна, для любых двух языков будут, по крайней мере, две различные системы перевода, которые будут «представлять предложения одного языка в предложениях другого». Причем, указывает У. Квайн, обе такие системы перевода не только будут отличаться друг от друга в деталях, но и по существу. Так У. Квайн «обосновывает» свой тезис о неопределенности перевода (indeterminacy of translation). В основе тезиса У. Квайна лежит, следовательно, анализ тех методов, которые мог бы использовать переводчик при переводе с какого-то неизвестного языка. Г. Дармштадтер указывает, что, для того чтобы читатель смог поверить У. Квайну, последнему прежде всего надо проиллюстрировать те методы перевода, которые может использовать переводчик при переводе предложений. Путем ряда логических доказательств Г. Дармштадтер последовательно, пункт за пунктом, показывает неубедительность и шаткость доводов У. Квайна.

  С. Н. Вейссман (См. S. N. W e i s s m a n. Foundations of a Theory of Transla-tion for Natural Languages. Doct. diss. The Columbia Univ., 1965.) в своей докторской диссертации, написанной в чисто философском плане, также посвящает один раздел доказательству несостоятельности тезисов У. Квайна. Нельзя не согласиться с риторическим вопросом С. Н. Вейссмана о том, что же побуждает У. Квайна отрицать возможность того, что вот уже на протяжении многих веков осуществляется на практике? Если учесть логическую перенасыщенность доводов У. Квайна, а так-же его увлечение абстрактными формулировками, далекими от повседневной теории и практики перевода, то вновь убеждаешься в справедливости вывода С. Н. Вейссмана, считающего, что «наилучший выход из этого парадокса -- сделать предположение, что, рассматривая «радикальный перевод», У. Квайн, по сути дела, рассматривает отнюдь не перевод, а что-то совершенно иное...»(S. N. W e i s s m a n. Op. cit., pp. 255--256.).

  Наконец, из новейших работ по этому вопросу следует отметить вышеупомянутую работу Р. Пернеса «Категории, перевод и лингвистическая теория» (См. R. Per n es. Op. cit. ), большая часть которой также посвящается критике псевдонаучных концепций У. Квайна и Б. Уорфа, и докторскую диссертацию Джона М. Додана «Перевод и значение» (См. J. M. D о 1 a n. Translation and Meaning. An Examination of Quine's Translational Indeterminacy Hypothesis. Doct. diss. Stanford Univ., 1969.). В своей работе Дж. Долан, в частности, показывает, что теория У. Квайна в значительной степени строится на отрицании синонимии как таковой, поскольку У. Квайн, играя на теоретической неразработанности проблем синонимии, фактически сбрасывает со счета и ту «рабочую» синонимию, которой мы неизменно пользуемся в повседневной речи.

  В отличие от логика У. Квайна подход к переводу Б. Уорфа строится не на абстрактных логических рассуждениях, а на неправильном толковании взаимоотношений между языком и мышлением. И. И. Ревзин и В. Ю. Розенцвейг, анализируя концепцию Б. Уорфа, отмечают, что она «сближается с мыслью о непроницаемости языков»(И. И. Ревзин, В. Ю. Розенцвейг. Основы общего и машинного перевода. М., «Высшая школа», 1964, с. 70.). Отстаивая концепцию непроницаемости языков, ее сторонники защищают свою позицию ссылками на то, что реальный мир якобы совершенно по-разному воспринимается людьми, говорящими на разных языках. Рассуждающие таким образом теоретики перевода неправильно интерпретируют существующие взаимоотношения между внешним миром, языком, речью, сознанием, мышлением и поведением.

  Так, например, рассуждая в том плане, что по-русски определенное явление природы после грозы известно под названием радуга, то есть «радужная дуга», по-английски rainbow, дословно -- «дождевая дуга», по-французски arc-en-ciel -- «дуга в небе», по-немецки Regenbogen -- «дождевая дуга», а на амхарском языке kest demena -- «дуга облака», сторонники точки зрения Б. Уорфа делают вывод, что каждый народ на своем языке по-своему «видит» мир и соответственно по-своему мыслит и истолковывает различные объективные явления.

  Увлекаясь «прасмыслом» и «словообразами», сторонники концепции Б. Уорфа забывают о социальной природе речевого общения. Они игнорируют тот факт, что слова, употребляемые в речи, выступают в присущих им современных значениях. Ф. Энгельс писал о подобных увлечениях псевдосемантикой следующее: «Слово религия происходит от геligare (связывать -- Ред), и его первоначальное значение--связь. Следовательно, всякая взаимная связь двух людей есть религия. Подобные этимологические фокусы представляют собой последнюю лазейку идеалистической философии. Словам приписывается не то значение, какое они получили путем исторического развития их действительного употребления, а то, какое они должны были бы иметь в силу своего происхождения» (К. Маркой Ф.Энгельс. Соч. Изд. 2-е. М., Госполитиздат, 1961, т. 21, с. 293.). Подчеркивая «проясняющую» роль словоупотребления в речи, Ф. Энгельс, однако, отнюдь не имеет в виду, что слова вообще лишены внутреннего образа. Этимология некоторых слов легко прослеживается по их корням и вполне соответствует современному значению слова. Ф. Энгельс обращал внимание на принципиальное различие между этимологической основой слова, которая передается в значении слова, и всякими необоснованными ссылками на прасмысл. Конечно, процесс приобретения словом новых значений, перехода слов в иной лексический пласт (например, из сленга в разряд общеупотребительных слов) происходит не сразу, не в один день или год. Следует также указать, что в концепции Б. Уорфа, в основе который лежит идея «непроницаемости» языков в связи с особым видением мира каждым народом, не учитывается сама социально-коммуникативная природа общения посредством языка. Именно на этот момент обращает свое внимание Р. Браун в своей работе «Слова и вещи» (См. Roger Brown, Words and Things. Glencoe, 1958,). В главе «Лингвистическая относительность и детерминизм» Р. Браун весьма убедительно доказывает неприемлемость теории Б. Уорфа и подчеркивает, что в силу общесоциального характера приобретаемых человечеством знаний названия различных предметов и явлений составляют в разных языках основную часть словарного фонда. Этот словарный фонд главным образом и используется в языке. Следовательно, резюмирует Р. Браун, между различными языками существует взаимная переводимость (mutual translatability) (I b id., p. 232.).

  Р. Браун заявляет, что нет никаких оснований предполагать, что «взгляд на мир» индейца иной, чем миропонимание американца, а миропонимание американца и немца принимать за одно и то же, несмотря на существенные различия в данных языках. Мы вполне согласны с выводом Р. Брауна о том, что «различия в материальной культуре и социальных обычаях отнюдь не ведут к различию в психологии человеческого познания» (I b i d- p. 233,). Кроме того, Р. Браун выступает против метода буквализма как приема доказательства различия в мышлении людей под влиянием языков и предлагает «переводить свободно». Это совершенно справедливое замечание, если учесть, что буквальный перевод является особым видом учебного перевода, предназначенного для узконаправленных (учебных) целей, и ни в коей мере не отвечает требованиям адекватного (профессионального) перевода. И, наконец, последний довод Р. Брауна сводится к тому, что наличие в том или ином редком языке особых слов, для перевода которых на другие языки необходимо строить целые фразы, показывает ту большую, быть может, особую роль, которую эти явления играют в жизни данного народа. Кроме того, здесь очевидно и то, что нельзя автоматически сводить слова-понятия в одном языке к отдельным словам в другом.

  В языке каждого народа в силу ряда особых исторических, географических или этнографических условий некоторые области материальной или духовной сферы жизни представлены соответственно большим или меньшим числом слов и слов-понятий и разной степенью их классификации.

  Для целей объяснения перевода, однако, важно не забывать тот факт, что в целостном высказывании отдельные категориальные различия как бы нейтрализуются. В английском языке в США, к примеру, для передачи понятия «автомашина» используется много сугубо американских слов. Это такие слова, как limousine, sedan, hardtop, compact, convertible, station wagon и т. д.. которых может и не быть в другом языке. Но разве это означает, что данные понятия нельзя передать в целостном высказывании? Отнюдь нет. С другой стороны, в эскимосском языке, скажем, гораздо больше слов, характеризующих свойства снега, чем в английском языке. Спрашивается, следует ли из этого, что если в каком-то определенном языке нет тех или иных слов-понятий, то они вообще невыразимы на другом языке? Ответ надо дать отрицательный: в случае необходимости, на каком бы языке люди ни говорили, они вполне могут выделить и передать на своем языке семантические признаки предметов и явлений действительности.

  Таким образом, при рассмотрении вопроса о фактическом или потенциальном развитии лексики национального языка, следует иметь в виду, что новые слова и понятия появляются в языке не только тогда, когда в том уже возникла реальная необходимость (хотя такой способ и является обычным способом новообразований), но иногда и просто в результате определенного эмоционально-психологического воздействия или в результате словотворчества писателей, поэтов, журналистов, специалистов в области науки и техники, переводчиков. По нашим наблюдениям, такое воздействие бывает двух видов -- произвольное и непроизвольное. Рассмотрение вопроса о развитии национальной лексики, таким образом, вплотную подводит нас к выявлению самой природы слова, и прежде всего коммуникативных особенностей слова с точки зрения перевода. Этому вопросу и посвящается следующий раздел.